Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
…У читателя может возникнуть вопрос: а что же следует, что допустимо разбирать в коллективе?
Ничего».
Запомните, запомните это, товарищи.
(А как мы любим устраивать всяческие нужные, а чаще ненужные публичные проработки на педсовете, общем собрании… ох! Когда обучимся знанию человеческой души? Проведем «мероприятие» и считаем, что сделали дело, поставили крыжик. Главное — крыжик. Навредили и довольны.)
Слово С. Соловейчику (из очерка о В. А. Сухомлинском):
«Рассказывайте о Сухомлинском. Его хоронила вся школа, весь Павлыш и огромное число приехавших на похороны людей. Учителя решали: привести ли прощаться с ним малышей, с которыми Василий Александрович занимался весь прошлый год — готовил к школе? Не будет ли это травмой для них? Но он писал: «Прикосновение детского сердца к смерти любимого человека, переживание утраты пробуждает не только радость бытия, жажду жизни, но и новое видение мира вообще. Человек с изумлением как бы открывает для себя истинную цену того, что он живет, чувствует, видит, наслаждается радостью бытия и познания. Только тот, кто постиг душой, что значит потерять человека, умеет видеть в своем поведении, в поступках отношение к человеку».
Детей привели в клуб.
Один мальчик сказал:
— Это не наш учитель… Наш учитель всегда ходил или сидел, а этот лежит… Наш учитель обещал покатать нас на катере…
Я разговаривал в этими нынешними первоклассниками. Так и запомнился им «наш учитель»: они помнят человека, который водил их в лес, жег с ними костры, показал им буквы, сложил с ними сказку про шпака — про скворца и обещал покатать на катере…
Чтоб малышей не затоптали в толпе, их окружили кольцом десятиклассники и поставили впереди процессии. Вся дорога от клуба до кладбища была усыпана георгинами и астрами. Маленькие мальчики и девочки шли по цветам, за ними — их учитель.
Кладбище неподалеку от школы, две минуты ходьбы. Сухомлинский все-таки не покинул своей школы — и теперь уже никогда не покинет.
Его именем названа улица, на которой стоит школа, и, конечно, сама школа».
Безмерна потеря.
А ведь находились деятели (они встречаются и сейчас), пытавшиеся сбить Сухомлинского с завоеванных позиций, заявлявшие, что «человечность» слишком туманное понятие и едва ли применимо в педагогике. Какая чушь, какое чудовищное недомыслие и непонимание! Он все это пережил, преодолел, как и свою болезнь, заставив ее на целый ряд лет отступить перед его волей.
Вспоминаю, как я тоже где-то прочел — его называли «сентиментальным». В нашей областной газете, когда я пришел туда с предложением опубликовать выдержки из сочинений Сухомлинского, в ответ услышал: «Старомодно…» Но есть вечные истины. Без них нам не взойти к вершинам человечности и счастья. Им служил Сухомлинский. Им поклонялся.
Как очень правильно написал С. Соловейчик, имевший счастье и радость быть лично знакомым с В. А. Сухомлинским, «вечная человеческая драма: мы не умеем распознать великое, когда оно слишком близко к нам, мы ленимся задирать голову, чтобы всмотреться в заоблачные вершины, у нас не хватает зоркости, чтобы угадывать их очертания…»
Большое видится на расстоянии.
«Рассказывайте о Сухомлинском, — таким призывом заканчивает писатель и педагог С. Соловейчик очерк о В. А. Сухомлинском, — рассказывайте, как сумеете! Мы должны делать одно: рассказывать о Сухомлинском, о его школе и его идеях, и они сами пробьют дорогу в сердца людей».
Мои воспоминания зовут к тому же, преследуют ту же цель.
Да, мы никогда не виделись. Судьба отказала мне в личном знакомстве с ним, и встреча, которую мы проектировали, так и не состоялась: вмешалась смерть. Я как раз собирался в Павлыш, прикидывая наиболее удобное время для него и для себя, когда пришла скорбная весть. Знать, так было написано на роду, запрограммировано помимо нашей воли. Не суждено.
Вспоминаю, как после его первого письма увидел его на снимке в «Огоньке». Он выглядел моложаво, но Андреева писала мне, что Василий Александрович очень больной. Это можно было понять как «поторопитесь», но я этого не понял…
Возможно, кто-то спросит: а при чем здесь собаки? Не будь собак — не было бы и книги «О любви к живому», не было бы книги — не возникла бы и эта переписка и, следовательно, не состоялось и такого, письменного, общения, пусть на расстоянии, и все-таки общения, дорогого, незабываемого…
2 — Терезы — 2, или Тереза-маленькая выходит на арену
Гремит оркестр. Под бравурные звуки марша на арену выезжает экипаж. Его тянет пони. В экипаже — она, королева аттракциона, внучка великого Анатолия Леонидовича Дурова, Тереза Дурова, обаятельная, красивая, в сверкающем платье, с улыбкой на устах, очаровывающая уже одним своим видом, одной своей фамилией… Под шквал приветственных аплодисментов она раскланивается с публикой. Цирк настороженно стихает, готовый каждую минуту вновь взорваться бурей восторгов.
Представление начинается.
Маленькая Тереза стоит за занавесом у выхода на манеж и ждет. На ней эффектный костюм клоунессы, сшитый матерью, традиционный дуровский колпак. Нетерпеливое ожидание, волнение, страх, гордость, самые противоречивые чувства терзают ее в эту минуту. Когда на арене будет произнесено ее имя, ей выходить. Выходить впервые в жизни.
…Правнучка Дурова! Были два брата Дуровы — знаменитые русские цирковые артисты — Анатолий и Владимир; Тереза — представительница ветви Анатолиевой.
Она очень похожа на своего отца, Ганнибала: и взрывным темпераментом, и общим обликом. Те же глаза (впрочем, глубокие черные глаза у обоих родителей), хорошо сформировавшаяся, с прыщиками на лице — признаком раннего созревания, еще девочка, но уже не ребенок. До этого дня она была просто младшей в роду, маленькой Терезой, третьей Терезой по счету в их генеалогическом древе (первая была бабушка), училась в школе, готовила уроки, как все ребята ее возраста…
Впрочем, — нет, уже со дня рождения в ее судьбе есть нечто, отличающее от других. Ну, прежде всего, никакого постоянного пристанища, вся жизнь на колесах. Месяц-полтора в одном городе, и — дальше… За свои тринадцать лет она успела повидать с отцом и матерью и их аттракционом более ста городов, став ученицей, успела переучиться к этому времени в сорока пяти школах. И, конечно, уже чуть ли не с пеленок ее мечтою было — стать артисткой цирка, дрессировщицей животных, чаровательницей зрителей, так же, как ее родители, и, прежде всего, как ее мать Тереза, как их одаренный дед, оставивший такой заметный след в истории русского отечественного цирка.
Мать оттягивала выход дочери на профессиональную стезю. Пусть еще поучится, побегает беззаботно! Еще нужно
